Как читать пушкина

Лидия Гинзбург считает, что восприятие поэтического текста всегда исторично. Лирика стремится, порождая поле ассоциаций и смыслов, остаться прикреплённой к исторической стихии, выразить уже существующие ценности или породить новые во временном контексте. Поэтому при её понимании происходит усваивание и ценностных систем, существующих в культуре эпохи.

Для того, чтобы понять Пушкина, надо обратиться к поэтической школе его времени, поре, названной школой гармонической точности.

Пока в публичном поле готовилась декабрьская революция, в изящной (по канонам эпохи) словесности происходили не менее фундаментальные изменения общественных настроений. Дворяне, усвоившие авторов французского просвещения и любовную лирику, прочитавшие Руссо и Вольтера, желали новый, органичный набор инструментов для выражения мысли и чувства на родном языке. Им была необходима выработка нового языка высказывания – не тяжеловесная и громоздкая, как у титанов 18 века, не нагруженная бременем государственности, но лёгкая, изящная, точная, -- и тут им помог Карамзин. Категория вкуса, меры, соответствия на долгое время определила, что должно употреблять в поэзии, а что нет; сам Пушкин говорил:

«Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности.»

Высказывание публичной позиции, философское размышление, воспевание гражданской или элегической мысли – все эти процессы индивидуализировались и отходили от тесной жанровой природы. Лирические жанры, до этого нормативно впитывавшие формальные и содержательные признаки, начали распадаться. Вместе с этим важнее стало выявить миропонимание нового человека, его взгляд на мир – взгляд, сочетавший веру в разум, вольнолюбие, любовь к прогрессу и большое культурное наследие. Границы жанров стали зыбки: теперь вольнолюбивая мысль, родившаяся в дружеском послании, могла стать ядром гражданственного высказывания, высокой оды или элегии.

Перед тем, как создать в синтезе нового сознания и нового языка то, что можно назвать пушкинской точностью и ясностью, в поэтической среде нужно было разрешить ещё одно противоречие: что важнее, гражданственная или интимная душевная жизнь индивидуального сознания. Каждая из линий, несмотря на борьбу между собой, явно демонстрировала выросшую по сравнению с 18 веком ценность сознания, субъектности, стоящей за текстом.

Обе стороны выработали систему формул – ряда узнаваемых слов, сочетаний, эпитетов, которые тотчас давали читателю ясное понимание, о какой философской системе, государственном устройстве или образе жизни пишет поэт как об идеале существования, стремления. При культурной подготовке любое слово уже вызывало ряд ассоциаций, устойчивых коннотаций и эмоциональных полутонов. Поэтому слово должно быть точным – одним существованием оно замещает ряд представлений, чувств, идеологических конструкций, оно заменяет и риторический призыв, и слезливую тоску.

Эти слова, несущие не только индивидуальную, но общепоэтическую нагрузку, можно считать словами-сигналами, словами-символами. Попробуем с их помощью прочитать стихотворений Пушкина, соотнеся с другими поэтами его эпохи.

Посмотрим на слова-сигналы элегической поэзии. Это слезы, мечты, младость, кипарисы, сладкий, златой. Эта линия развития русского гармонического слова была куда более метафорична – и этим, как выяснится позже, она поможет и гражданской лирике. Именно благодаря русским элегикам в декабристскую поэзию войдёт пламенное сердце, безнадежная страсть и хладная тщета.

Если для понимания декабристских слов-сигналов нужна философская и политическая база, то элегические формулы требуют знакомства с литературной культурой античности, произведениями эпикурейцев и стоиков, знания французской любовной лирики.

На примере этого произведения можно рассмотреть прозорливость уже раннего Пушкина: он не только легко воспринимает и использует элегические формулы, но иронизирует над ними, создает метапоэтический слой литературного текста: он, поздравляя с днем рождения шестнадцатилетного князя Горчакова, с которым вместе учился в лицее, сначала перечисляет слова с закрепленной категорией гражданственностью, -- а затем, играючи, начинает поздравлять его как элегик и эпикуреец. Осознавая всю искусственность такого закрепления, Пушкин не может упустить шанса и не поиграть в культурную игру: и семиотическая природа поэзии гармонической точности и слова ему в этом помогает.

Элегический словарь смогла освежить немецкая романтическая философия, и мифологические образы сменились натурфилософскими или шеллингианскими, представляющими искусство как высшую духовную человеческую деятельность. Более того, замкнутость в античном саду среди кипарисов уступила место дружеской пламенной беседе, спорам любомудров, горячей жажде познать смысл жизни, взаимодействия человека и природы. Этому помогли частично существовавшие, но в большинстве наполнившееся новыми ассоциациями выражения: горячий взор, вдохновенный разговор, податливый пламень, «язык безмолвных рукожатий»:

Пламень – и жизнь, и романтическое влечение, и гражданственность, стремление изменить жизнь отчизны – и всё это вместе образует клубок сплетений и ассоциаций. Чем точнее употребляется слово, тем в более плотной гуще смыслов оно оказывается и тем лучше работает его сигнальная часть.

Впрочем, слова-сигналы, дарующие мгновенное узнавание поэтического текста, оказались слишком банальной и простой техникой написания стихотворений. Уже скоро Пушкин, всё еще отлично владея их инструментовкой, начнёт экспериментировать, совершать смысловые сдвиги, чтобы настроенное ухо читателя, воспитанное на тех же книгах и идеях, чутко уловило малейшее интонационное изменение. Это и есть школа гармонической точности – любой шаг в сторону от заданной культурной ситуацией гармоничности является новаторством. Однако он не разрушает созданную сеть ассоциаций совсем, а растягивает её, порождая новые смыслы и растягивая поле дополнительных значений настолько, насколько это позволяет поэтический текст:

И важнейшее слово-символ «пламень», не существующее без таких дополнительных значений, как искренность, уверенность в том, что она не напрасна, у Пушкина в строках вдруг соседствует с «погасшим», тусклым образным рядом:

Теперь и знаменитую фразу филолога Гаспарова можно рассмотреть иначе. Ученый говорит: «Филология трудна не тем, что она требует изучать чужие системы ценностей, а тем, что она велит нам откладывать на время в сторону свою собственную систему ценностей. Прочитать все книги, которые читал Пушкин, трудно, но возможно.»

Да, возможно прочитать все книги. Возможно обозначить и выстроить структуру слов-сигналов и проследить их употребление у Пушкина и у других поэтов. Истинная трудность – ловить поэтическим слухом деформацию устоявшейся ценности, видеть сдвиги в текстах такой культурной эпохи, когда внимание было уделено точности попадания, развить не только «чувство соразмерности», но и чувство игровой аккуратной несоразмерности, которой, умолчав об этом в своём замечании, не был лишен и сам Александр Сергеевич Пушкин.