Ульяна Гнидая
Неизвестное противостояние:
Бродский и Аронзон
Бродский и Аронзон
О соперничестве на литературной арене шестидесятых, в котором нет проигравших.
Кто такой Аронзон и при чём тут Бродский?
Бытует мнение, что уже в шестидесятые годы на питерской литературной арене у Иосифа Александровича Бродского не было достойных противников. Среди десятков затерянных имён ярко выделяется имя поэта, «писавшего под диктовку Бога» (В. Аронзон), - Леонид Львович Аронзон. Между ними с Бродским была дружба, соперничество, борьба… Противостояние, обернувшееся для одного – Нобелевской премией, а для другого – забытием.
Леонид Львович Аронзон был выходцем из семьи, в которой отец был инженером, а мать - врачом. Закончил школу, затем – Ленинградский педагогический институт, где встретил будущую жену – Риту Пуришинскую. Аронзон достаточно быстро вошёл в круг питерской андерграундной литературы, где завоевал славу и признание. Его знакомство с Бродским было не «условным», то есть не через литературное творчество. Они общались, а в 1960м году Бродский помог Аронзону устроиться в геолого-разведочную экспедицию.
Леонид Львович Аронзон был выходцем из семьи, в которой отец был инженером, а мать - врачом. Закончил школу, затем – Ленинградский педагогический институт, где встретил будущую жену – Риту Пуришинскую. Аронзон достаточно быстро вошёл в круг питерской андерграундной литературы, где завоевал славу и признание. Его знакомство с Бродским было не «условным», то есть не через литературное творчество. Они общались, а в 1960м году Бродский помог Аронзону устроиться в геолого-разведочную экспедицию.
“
Материалом моей литературы будет изображение рая. Так оно и было, но станет ещё определённее. <...> То, что искусство занято нашими кошмарами, свидетельствует о непонимании первоосновы истины.
"Ахматовские сироты"
В истории литературы есть термин – «ахматовские сироты». Он берёт начало в стихотворении Дмитрия Бобышева «Все четверо»:
И, на кладбищенском кресте гвоздима
душа прозрела: в череду утрат
заходят Ося, Толя, Женя, Дима
ахматовскими си́ротами в ряд.
В начале шестидесятых годов вокруг знаменитой поэтессы Анны Андреевны Ахматовой сформировался своего рода «кружок» юных поэтов, только вступающих на литературную арену. Среди них был автор приведённого отрывка Дмитрий Бобышев, поэт и эссеист Александр Найман, будущий Нобелевский лауреат Иосиф Бродский и его близкий друг, также выдающийся поэт, Евгений Рейн.
И, на кладбищенском кресте гвоздима
душа прозрела: в череду утрат
заходят Ося, Толя, Женя, Дима
ахматовскими си́ротами в ряд.
В начале шестидесятых годов вокруг знаменитой поэтессы Анны Андреевны Ахматовой сформировался своего рода «кружок» юных поэтов, только вступающих на литературную арену. Среди них был автор приведённого отрывка Дмитрий Бобышев, поэт и эссеист Александр Найман, будущий Нобелевский лауреат Иосиф Бродский и его близкий друг, также выдающийся поэт, Евгений Рейн.
Знакомство с Анной Андреевной Ахматовой и её творчеством оставило неизгладимый след на всей будущей поэтике Бродского. Следы эстетики модернизма и призрак возвышенного лиризма останутся в его стихотворениях до конца дней жизни поэта, как и ахматовская поэтическая краткость и чёткость.
Поэтический мир Аронзона
Леонид Аронзон был, пожалуй, одним из сильнейших противников «ахматовских сирот» на литературной арене. Его поэтике свойственно изображение мира, как ипостаси рая. Ольга Седакова в Стэнфордских лекциях крайне уместно отметила, что поэтический мир Аронзона – это кульминация без пути к ней. Это яркий свет, умиротворение и безграничная гармония, разливающиеся в бытии:
Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма.
Как и легок и мал он, венчая вершину лесного холма!
Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?
Нас в детей обращает вершина лесного холма!
Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма.
Как и легок и мал он, венчая вершину лесного холма!
Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?
Нас в детей обращает вершина лесного холма!
Рисунок и стихотворение
Леонида Аронзона.
Леонида Аронзона.
Повторы Аронзона формируют своего рода мантру, форму молитвы, в которой повторение фиксирует объект, придавая ему сакральное значение:
Проникнуть в ночь, проникнуть в сад, проникнуть в Вас,
поднять глаза, поднять глаза, чтоб с небесами,
сравнить и ночь в саду, и сад в ночи, и сад,
что полон Вашими ночными голосами.
Аронзон признан новатором благодаря его «гимноподобным» стихотворениям, посвящённым миру как раю, Богу, Женщине. Поэтическое «Я» в них не определено в размерах, пространстве, времени. Оно скорее как ручей, впадающий в мир, универсум, и меняющееся вместе с ним, иногда вопреки ему. Мысли и ощущения растворяются в окружающей среде, повторяя её формы:
Вот человек, идущий на меня,
я делаюсь короче, я меняюсь,
я им задавлен, оглушен, я смят,
я поражен, я просто невменяем...
Проникнуть в ночь, проникнуть в сад, проникнуть в Вас,
поднять глаза, поднять глаза, чтоб с небесами,
сравнить и ночь в саду, и сад в ночи, и сад,
что полон Вашими ночными голосами.
Аронзон признан новатором благодаря его «гимноподобным» стихотворениям, посвящённым миру как раю, Богу, Женщине. Поэтическое «Я» в них не определено в размерах, пространстве, времени. Оно скорее как ручей, впадающий в мир, универсум, и меняющееся вместе с ним, иногда вопреки ему. Мысли и ощущения растворяются в окружающей среде, повторяя её формы:
Вот человек, идущий на меня,
я делаюсь короче, я меняюсь,
я им задавлен, оглушен, я смят,
я поражен, я просто невменяем...
Бог входит в пространство стихотворений подобным образом. Порой он максимально локализован, вещественен, он обретает черты реального человека:
За холмами дорог, где изгиб крутолоб,
мимо сгорбленых изб появляется Бог.
Однако также легко он растворяется в мире. Бытие становится его образом и подобием:
Всё лицо: лицо – лицо,
пыль – лицо, слова – лицо,
всё – лицо. Его. Творца.
Только сам Он без лица.
За холмами дорог, где изгиб крутолоб,
мимо сгорбленых изб появляется Бог.
Однако также легко он растворяется в мире. Бытие становится его образом и подобием:
Всё лицо: лицо – лицо,
пыль – лицо, слова – лицо,
всё – лицо. Его. Творца.
Только сам Он без лица.
Так в чём различие?
О разнице творческих подходов Бродского и Аронзона.
Поэзия Аронзона ищет простоты и естественности. Она проникнута «пушкинским духом», «витальностью». Она циклична. Как я и писала, ему свойственны своего рода молитвенные повторы. На контрасте, во главе угла поэзии Бродского стояла точность. Каждое слово имеет огромный вес, оно неповторимо. Бродский ищет чёткости, конкретики. Творческие подходы двух поэтов оппозиционны. За повторяемость Бродский иронично подкалывает Аронзона в строках:
Когда снимаю я колготок пред зеркалом в вечерний час,
я с грустью думаю — кого ты сейчас,
мой друг, кого сейчас, кого, сейчас, кого,
мой друг ты, увы, мои сухие фрукты тебя не радуют уже…
Бродский более экстенсивен, в определённом смысле даже тяжёл. Аронзон писал о нем, что он, цитата: «пишет членом». Трудно сказать, что конкретно имел в виду поэт, но скорее всего речь идёт об амбициозности, тяжеловесности поэзии Бродского, мускулинной монументальности.
Когда снимаю я колготок пред зеркалом в вечерний час,
я с грустью думаю — кого ты сейчас,
мой друг, кого сейчас, кого, сейчас, кого,
мой друг ты, увы, мои сухие фрукты тебя не радуют уже…
Бродский более экстенсивен, в определённом смысле даже тяжёл. Аронзон писал о нем, что он, цитата: «пишет членом». Трудно сказать, что конкретно имел в виду поэт, но скорее всего речь идёт об амбициозности, тяжеловесности поэзии Бродского, мускулинной монументальности.
Поэты унаследовали разную литературную эстетику. Как я писала, Бродский ориентировался на Цветаевские и Ахматовские мотивы в поэзии, а также на английскую, американскую, польскую литературу. Аронзон же ощутимо перенял только русские корни. В его стихотворениях удивительным смешением прослеживаются мотивы раннего Пастернака и одновременно Хлебникова. Конечно, обоих этих поэтов сближало футуристическое (по крайней мере на ранних этапах) начало, но их диаметральное различие не может не бросаться в глаза. Говоря грубо и упрощённо, по моему мнению, от Пастернака Аронзон перенял уникальное «чувствование» природы, от Хлебникова – игру со смыслами, их смешением, с ломанностью строк и восприятия.
Каким был финал?
Сейчас трудно расставить все точки над «i» в этом литературном конфликте. Аронзон умер в 1970 году, в возрасте 31 года в горах Ташкента, где он трагически погиб от выстрела из ружья (исследователи до сих пор спорят, было ли это самоубийством, или случайностью). В наши дни имя Аронзона распространено в достаточно узком литературном кругу, в то время как Бродский, получивший в 1987 году Нобелевскую премию, стал одним из самых известных и читаемых поэтов второй половины 20 века. Интересным мне кажется высказывание российского поэта и историка литературы Валерия Шубинского:
"Аронзон был поэтом - и " никогда больше чем поэтом". Бродский - смолоду его соперник или, вернее, стиллистический оппонент - рядом с ним кажется очень земным, посторонним, очень социальным, погружённым в язык, в быт. Цветаева писала, что Гёте, конечно, более великий поэт, чем Гельдерлин, но Гельдерлин поэт более высокий. Ему доступны горные вершины, но он всегда на вершине, а великий Гёте обречён спускаться на равнину, к людям... Это можно отнести к Иосифу Бродскому и Леониду Аронзону".
Аронзон стал явлением так называемой «второй культуры» (что никак не снижает его значимость в литературно историческом процессе), поэтом, скрытым от большинства читателей. Однако, у этого явления есть своя прелесть: обнаруживая стихи поэтов «второго ряда», читатель перерождается, «воскресает» в новых поэтических мирах и вселенных.
Спасибо за проявленный к статье интерес.
Берегите себя и баррикадируйтесь от космоса, хроноса, эроса, расы и вируса вместе с Менестрелью!
Берегите себя и баррикадируйтесь от космоса, хроноса, эроса, расы и вируса вместе с Менестрелью!
